Сотни писем в никуда, которых ты никогда не увидишь. Стопка исписанной бумаги, заменившей слезы, которых ты никогда не ощутишь. Десятки тысяч слов, растворившихся в пустоте, которые тебе ничего не расскажут. Ставшие отражением моей боли. Я так сожалею, Хайди. Если бы ты только знала, как сильно я сожалею!
Я знаю, я не должен был уходить. Одному Богу известно, как я раскаиваюсь, как болела и болит все эти месяцы моя душа от осознания какую страшную ошибку я совершил. Если бы я только мог все объяснить. Но ни одни мои слова не станут оправданием. Я ушел. Я отпустил тебя. Отпустил нас, не сказав ни слова. Каждый день я вспоминаю тот день, когда я просто исчез из твоей жизни. Если бы только можно было все изменить. Хайди, моя драгоценная, я клянусь тебе, я бы все изменил и никогда не поступил бы так, как поступил! Но что толку от моих слов, если я ничего не могу поделать?
Музыка моей души - это бесконечность. Какой бы ты ее описала мне, если бы я мог попросить тебя об этом? Для меня это шум проливного дождя, беспрерывно разбивающихся о землю капель. Для меня это монотонные аккорды, повторяющиеся раз за разом. По кругу. Одно и тоже. Без изменений. Для меня это мир в сером цвете без единого его оттенка. Говорят, что так видят мир ангелы. Если они живут так, как я, то мне не трудно понять почему они добровольно подобно каплям дождя разбиваются о землю и теряют крылья. Месяцы проведенные в тюрьме толкнули меня на мысль, что даже после смерти я буду слышать эту музыку. Что буду жить в тенях сияющего золотым светом прошлого, от которого останутся полупрозрачные, как вуаль, воспоминания. Своими нежными прикосновениями они будут касаться моего окровавленного сердца, повышая пульс до трехсот, пока оно не начнет в тряске сжиматься от боли, пока не доведет меня до сумасшествия. Каждый раз. Каждый раз, когда я буду пытаться вспомнить твои глаза. Бесконечно сожалея, что не могу увидеть их наяву.
Все эти месяцы я спасался мыслями о тебе и нашем ребенке. Все, чего я хотел, это увидеть вас. Хоть на минуту. Скромные мечты, но мне больше ничего и не нужно. Поверь. Прошу. Это все, что мне нужно! Я был бы беспредельно счастлив хотя бы минуте без душевной пустоты! Ее можешь заполнить только ты, любимая. Только ты и наш ребенок. Но я настолько погряз во лжи, что не смею даже думать об этом. Я не достоин даже мыслей о вас, но я продолжаю нарушать все законы и заповеди, по-прежнему идя наперекор судьбе. Жизнь меня ничему не учит.
Я смотрю на тебя издалека спустя семь месяцев разлуки. Каждый день встречая рассвет за решеткой, я был уверен, что стоит мне выбраться оттуда и меня ни что не остановит на пути к вам. Но я вновь чертовски ошибался. Я скован кандалами страха и отчаяния, на мне путы лжи и вины перед тобой и нашим ребенком. Меня так долго не было и мне даже толком некуда вернуться. Я замер от страха и не знаю что делать. Ты улыбаешься, держа на руках малыша. Ты счастлива и без меня. И он или она тоже испытывает счастье рядом с тобой. Для счастья нужна только ты, Хайди, но я отрекся от своего счастья, убегая по тропе лжи, ведущей меня в никуда. Я думал, что справлюсь без тебя. Что я не настолько зависим от своей любви. И теперь мне остается надеяться только на то, что все это было сном и однажды мы снова будем вместе. Забыв обо всех ошибках. Забыв обо всех обидах. Забыв обо всем что было. Начав все с чистого листа.
Я молюсь об этом третий день, приходя каждый раз к твоему дому и неотрывно смотря на тебя. Как же сильно я люблю тебя, мой темноволосый ангел. Как же сильно я перед тобой виноват. Я не могу забыть об этом, но хочу до беспамятства. А ты так красива, что захватывает дух. Я вижу счастливую улыбку на твоих губах, блеск в глазах, когда ты прижимаешь к себе малыша. Ты осталась сильной, как и всегда. Ты преодолела трудности, ты не оступилась. Ты стала для меня лишь совершеннее, любовь моя. А я так не смог. За столько лет я так и не научился тому, чему должен был. И даже поняв свои ошибки, не смог их исправить. Я вернулся к тебе ни с чем, кроме разбитого сердца, разбитой души и сломленной воли. Мне казалось, что выстояв против всех, против главного своего врага - одиночества, я свернул все возможные горы и вернусь к тебе победителем. Виноватым, с понурыми плечами, но все же победителем. Чтобы тебе было ради чего меня простить. Но это все самообман. Видя тебя, я теперь отчетливо понимаю что такое настоящая победа. Это твои сияющие глаза. Твоя обжигающая светом душа. Во мне не осталось ничего этого и я теперь очень сомневаюсь было ли во мне нечто подобное хоть когда-либо. Как бы я хотел, чтобы этот свет обжог меня хоть раз. Как бы я хотел, чтобы ты почувствовала, что я здесь и посмотрела в мою сторону. Но ты не чувствуешь и в этом совершенно нет твоей вины. Того Ричарда, которого ты когда-то любила, больше нет. Я стал другим. Без тебя я стал совсем другим и мне абсолютно противно видеть то, что я вижу в зеркале.
Я знаю, я всегда был эгоистом и жил только своими мечтами. Я никогда не заботился о чьем-либо счастье. И ты, бедная моя девочка, тебе тоже пришлось испытать всю мощь моего эгоизма. Моей мечтой всегда была свобода. Моей мечтой всегда были путешествия. Моей мечтой всегда была ты. Но я предал всех вас, став узником закона, став узником собственных грехов, став узником собственного страха. Я так отчаянно боялся потерять себя, боялся того, что ты, как все женщины, хочешь сделать из меня ручного зверька. А ты ведь стремилась совсем к другому и только сейчас я это понимаю. Ты старалась сделать меня счастливым. Я тоже пытался, клянусь тебе, я всегда хотел, чтобы ты была счастлива. Но потом что-то надломилось. Что-то пошло не так. У меня ничего не вышло. И когда ты, как я думал, оступилась, мне захотелось сделать тебе больно в ответ. Я чувствовал себя преданным и пожелал того же для тебя. Я был слеп и не видел, что мной, как марионеткой, играет самый обыкновенный страх. Не только расстаться со своей свободой. Я боялся, что повторю тоже самое, что было в моей семье. Не понимал этого, но боялся.
Но это все так неважно. Это все совершенно неважно. У меня в голове столько вариантов как начать разговор с тобой, но ни один меня не устраивает. Я не знаю что делать. Я не знаю что сказать тебе. Я пытался смотреть на ситуацию со стороны. Я пытался поставить себя на твое место. Что только я не передумал и, как ни крути, ни один вариант не видится мне подходящим. Чем можно загладить ту смертельную обиду, которую я тебе причинил? Я знаю, что глубоко ранил тебя, хотя ты никогда этого не покажешь. Ты всегда умела скрыть свои чувства, ты всегда показывала себя сильной перед миром, алчущим отыскать твою ахиллесову пяту. И даже раненная в самое сердце ты не позволила никому узреть твоей боли. А я все эти месяцы ходил, как неприкаянный, как бестелесный призрак, зачеркивающий один за одним выцарапанные на стене дни. Прошедшие шесть месяцев моей жизни это царапины и попытки избежать группового изнасилования в душевой. Это мрак. Это отчаяние. Это пустота. Это мечты о том, что однажды ты вновь окажешься в моих объятьях.
Я снова трушу и мне так противно от самого себя. Сколько можно ждать? Сколько можно отодвигать на завтра свою казнь? От промедления легче все равно не становится и я делаю шаг. Один за одним. Я иду так медленно, словно мои ноги отлиты из чугуна и весят непомерно много, что каждый сантиметр перемещения становится пыткой. Я так боюсь заглянуть тебе в глаза. С каждым шагом груз вины все больше давит мне на плечи, но я все равно иду, заведомо зная что меня ждет только худшее. Разговор с Джеком, что совершенно меня не удивило, лишний раз мне это доказал. Удивило только то, что он не убил меня на месте. Я бы так и сделал. Но Джек оказался куда дальновиднее и предоставил возможность мне самому поквитаться с собой, когда я увижу твои глаза, смотрящие на меня с презрением. И мне остается только молиться, что ты согласишься оставить наш разбитый мир позади и воссоздать все заново. Вместе. Навсегда.

Каждый мой день без тебя, любимая, был окрашен невообразимой тоской. Моя душа томилась по воспоминаниям из прошлого и несостоявшемуся будущему, которое я так неосторожно, по-глупости разрушил. Для меня исчез весь мир. Для меня не осталось ничего. Кроме тебя, моя драгоценная. Мысли о тебе изо дня в день скрашивали пустые часы моей жизни, ушедшие в никуда. Я заполнял их, пытаясь на бумаге выразить все, что никогда не смогу сказать вслух. Не хватит духу. Я ждал. И в ожидании неизвестно чего моя жизнь протекает по сей день. Я ничего не вижу и не чувствую. Я умер, отрекшись от тебя. И траурный набат часов играет в мою честь монотонную мелодию без души.
Я сжег все письма, как хотел бы сжечь эти месяцы из нашей жизни. Я бы отдал все, чтобы забыть, стереть из нашей памяти этот обрыв времени в долгие семь месяцев. Я вижу в твоих глазах боль и знаю, что виной тому только я. Я не должен был приходить. Не имел права претендовать на что-либо после того, как обошелся с тобой. Но Хайди, любимая моя, я без тебя не могу. Не могу! И если бы меня не арестовали, я вернулся бы к тебе гораздо раньше.
Я не мог вымолвить и слова, пораженный твоей красотой. Вблизи ты еще совершеннее, чем мне казалось, и, да, я не буду скрывать, я не счастлив, что ты еще прекраснее, чем я запомнил тебя, без меня. Эта мысль меня убивает. Как всякого эгоиста, привыкшего ставить себя в центре Вселенной, она убивает беспощадно и мне нечем дышать от боли. Я просто не вынесу того, что я тебе не нужен. В моей голове ни одной мысли и, тщетно пытаясь хотя бы одну отыскать, я ковыряю землю носком макасин около ступеньки к веранде. Твой пес злобно рычит на меня, а я не замечаю. Я могу только виновато смотреть на тебя и вздыхать, ощущая, как вина прессом давит мне на плечи. Я виноват. Я признаю и не скрываю. Но неужели ты так быстро смогла меня позабыть? Неужели так легко научилась жить без меня и быть счастливой?
Я делаю вдох, чтобы сказать хоть слово, и снова молчу. Что можно сказать в оправдание? Только пасть на колени и просить прощения. Но я знаю, что тебе этого будет мало. Ты захочешь знать, где я был все это время, чего ждал, о чем думал. Я никогда не скажу тебе правды, Хайди, никогда! Я не хочу, чтобы ты с еще большим презрением смотрела на меня, узнав, как прошли последние пол года моей жизни. Хайди. Мой ангел. Два моих ангела, один из которых совсем еще крошечное святое существо, окаймленное божественным сиянием. Впервые я вижу своего ребенка и не могу понять что именно чувствую. Такому ощущению нет описания, но оно настолько велико, что переполняет все мое тело. Я молча поджимаю губы, сдерживая тяжелый стон, и облокачиваюсь рукой о поддерживающий крышу над верандой столб, пряча за ней свое лицо. Я не нахожу ответа на свои вопросы. Я слишком растерян и ошарашен. Я слишком не готов к последствиям действий, которые совершил.
- Хайди, - негромко начал я, отрывая лицо от руки и смотря тебе в глаза. Как же ты красива! В этом простом домашнем платье, в котором так нежна. С убранными волосами, добавляющими тебе серьезности человека, вкусившего горечь жизни. С глазами, полными любви к своему ребенку, делающими тебя совершенной женщиной. - Хайди, - повторяю я, осторожно поднимаясь по ступенькам, чтобы не разозлить еще больше рычащего на меня пса. - Я умоляю тебя, прости.
Я падаю перед тобой на колени и, не зная что еще сказать, простираю руки к тебе, обхватывая за лодыжки и пряча у тебя на коленях лицо. - Я умоляю, прости меня, любимая. Я ужасно перед тобой виноват, но я все исправлю. Обещаю. Клянусь, Хайди, я все исправлю, только позволь мне.
Я крепче прижимаюсь к тебе, боясь, что ты начнешь вырываться, но ты молчишь. Спиной чувствую твой взгляд и то, что ты ждешь от меня продолжения. Я снова должен лгать, чтобы не разрушить, если таковые есть, хоть какие-то остатки светлых воспоминаний обо мне. Моя Хайди. Девочка моя. Как же я все так разрушил?
Твое тепло зарождает что-то у меня в душе и я чувствую невероятный прилив энергии, там, где долгие месяцы была пустота. Черная. Мрачная. Поглощающая все, что попадется, как космическая черная дыра. Хайди, любовь моя, я знаю, что ты испытывала тоже самое. Я знаю, как тебе было тяжело и страшно. Но я вернулся и никогда больше не позволю подобному случиться. Как же мне объяснить тебе и заставить поверить?
- Я понимаю, что тебе непросто довериться мне после всего, - тоскливым и пустым голосом говорю я правду, которая режет мне по ушам и заставляет вздрогнуть. Я все еще помню те дни, когда, не смотря ни на что, мы доверяли друг другу всецело и безукоризненно. Когда мы были вместе. Когда были единым целым. - Позволь мне все исправить. Я же не смогу без тебя, Хайди. Не смогу. Ты - часть меня.
Наш малыш что-то кряхтит и отмахивается от каких-то неведомых мне снов. Я смотрю на него и, сам не замечая, улыбаюсь. Такое маленькое, хрупкое, прекрасное создание. Такой же совершенный малыш, как и его мать. Я поднимаю взгляд на Хайди и осторожно протягиваю к ней руку, взявшись двумя пальцами за маленький остороватый подбородок. Как прежде. Сколько воспоминание вспыхивает в моей голове и я тяжело вздыхаю.
- Я так по тебе скучаю.
Я разбит и растерян, стою перед ней на коленях с едва дышащей надеждой, а она, как истинная королева, снисходит до меня одним убийственным и ледяным взглядом. Ей нужно гораздо большее. Я замираю, понимая, что так ничего не добьюсь. Еще и это чертова собака, рычащая на меня, как на врага. Да, я виноват, виноват, черт возьми, но я не уйду просто так! Я искуплю свою вину, хочет она того или нет. Наше счастье не ускользнет больше от меня, Хайди. Ты не ускользнешь. Наше время не станет легким благоуханием воспоминаний, растворившемся в полуночной тьме судьбоносной мести. Оно станет, как Кутб-Минар, прекрасным, нерушимым, возвышенным, вечным. Ты всегда будешь в моих объятьях и ничто больше не позволит мне расстаться с тобой хоть на мгновение.
- Хайди, я тебя не отпущу. Если ты этого действительно хочешь, то я буду жить под твоей дверью, но никуда тебя не отпущу. Я буду рядом с тобой и нашим ребенком, рядом с этой собакой, которая меня сейчас оглушит, но я никуда не уйду. Прости меня, любимая, умоляю, прости.

- Твоя мать явно меня не сыном родным назвала и пригласила на чай, верно?
Я опустошен. Я измучен неведением и надеждой, что все вернется к тому, что было. Что мы снова будем вместе. Что снова будем счастливы. Что семь месяцев исчезнут, и мы снова будем прежними Хайди и Ричем. Я всеми силами пытаюсь вернуть прошлое, но оно ускользает из моих рук, как непослушный ветер. Мои мечты обращаются в прах, а идеальная воображаемая картина рассеивается подобно легкому туману. Чуда не случилось, и я все также чувствую себя скотиной. Оно, конечно, правильно и справедливо, но хренового от того мне меньше не становится. Я устал. Устал чувствовать себя виноватым и трепетно надеяться на божественное проведение, обязанное спасти мою душу. Его уже не будет, я в курсе, что упустил свой шанс и сколько не буду пытаться догнать его - не выйдет. А я, как дурак, не сдаюсь. Пытаюсь вспомнить, каким я был, пытаюсь напомнить тебе об этом. Шутить нет никакого желания. Вышло рефлекторно. Как последний вдох умирающего шутника.
Я умираю, Хайди, я без тебя умираю, но ты этого не видишь. Не слышишь. Не чувствуешь. Я стою перед тобой на коленях, не зная больше, как выразить все свое отчаяние. Если бы ты только знала, как я скучаю по тебе. Если бы ты знала, как отчаянно я тебя люблю! Я бы вырвал сердце, чтобы показать тебе насколько оно стало черным и изнеможденным от тоски по тебе, но какой в том прок? Доказательство меня погубит, а я не намерен отпускать свое счастье. Не намерен умереть, так его и не познав во всю. Возможно, я обезумел за пол года в тюрьме, но этого уже не исправишь. Как и того, что я бросил тебя, раз в жизни поддавшись страху.
Я всегда считал себя сильным человеком, но в самый важный момент спасовал. Хайди, как тяжело мне осознавать, что ты, моя маленькая девочка, ты оказалась сильнее меня! Честнее, чище, в сто крат мудрее! Моя драгоценная, пережив все трудности, ты стала сиять ярче любого бриллианта! А что я? Я превратился в дешевый суррогат самого себя, пытаясь хоть как-то быть похожим на того человека, каким стал рядом с тобой. Каким ты меня сделала. Без тебя я вновь стал тем, кем был, и, познав лучшее, мне отвратительно вновь болтыхаться в болоте небрежности и пустоты. Ты - мое солнце. Ты осветила мою жизнь. А теперь я живу во мраке, обреченно ожидая прощения. Прости меня, любимая, ради всего святого прости и позови меня обратно!
С мольбой и непониманием в глазах я провожаю тебя взглядом, окончательно признавая свое поражение. После всего. После всего что было ты сделала то, чего я не мог ожидать. О чем не смел даже помыслить. Рик. Ты назвала его моим именем и поразила в самое сердце. Неужели у меня есть шанс? Неужели ты все еще можешь меня простить? Неужели так сильно любишь, что даже назвала сына в мою честь? Сын. Боже, у меня есть сын! Мой собственный ребенок от самой любимой на свете женщины! Мне кажется, что у меня подкосятся ноги и я вновь паду перед тобой на колени. Там, где и должен быть до конца своей жизни, моля у тебя прощение за всю боль, что причинил. Благодаря за всю святость, которую ты мне подарила. Но я иду. Иду за тобой, не понимая абсолютно ничего. Я в полном смятении и не знаю как быть. Хайди, любимая, скажи, как мне быть?! Прикажи что захочешь - я исполню все, только прости. Только верни меня обратно. Я твержу это всем телом, всей душой. Услышь меня, пожалуйста, умоляю тебя, услышь меня!
- Я хочу тебя простить, Ричард.
Я слышу звонкое "но" в твоем голосе, оно заставляет меня застыть в ожидании моего приговора. Ты не знаешь, что я сам давно себя приговорил, но и ты должна вынести вердикт. Я знал это заранее, я к этому готовился. В тюрьме только и остается, что думать, мечтать и надеяться. Я думал. Я очень много думал о нас. Я вспоминал что было. Как хорошо мне было с тобой, каким я был счастливым, как менялся в лучшую сторону рядом с тобой. Для тебя. Только для тебя, драгоценная. Я глупо мечтал о том, что все как-то образуется, забудется, и ты, только увидев меня, кинешься мне на шею, крепко обнимешь и скажешь, что все это время ждала меня и скучала. Я надеялся, что все это окажется правдой. Что после путешествия по выжженной мрачной пустоши я попаду в твои райские объятья и моя душа вновь познает покой. Я глупо надеялся, что наша встреча сотрет мое предательство, сотрет наказание, сотрет всю нашу боль.
- Хайди. Милая, нет. Все было не так.
Кому я вру? Все именно так и было, она права на все сто. Я был не готов. Я и сейчас не особо готов, но теперь, увидев Ри, я понимаю, что нужен им, что должен быть готов. Я понимаю, как уязвлена моим проступком Хайди. Я понимаю ее злобу, но и она должна понять, что не смотря ни на что я обязан быть рядом. Нам как-то нужно вернуть понимание, но как? Как можно одним махом перекрыть все наши страдания? Я не в силах сейчас об этом думать и продолжаю стоять столбом пока она выбрасывает на меня всю обиду, накопленную за это время. Пусть. Пусть лучше так, чем ничего. Я заслужил и готов смиренно выдержать что угодно. Я готов на все, лишь бы вернуть ее и сына. Не готов только слышать то, как она мучилась во время родов, и осознавать, что меня не было рядом, когда я так был ей нужен. Черт возьми, ведь так всегда. Меня никогда нет рядом, когда я действительно ей нужен, а она, наоборот, никогда не оставалась в стороне, когда нужна была мне. Одним неверным поступком я разрушил так много, как не смог бы никто.
- Хайди. Хайди, любимая моя, - увидев ее осевшую на землю, я бросаюсь к ней и крепко прижимаю к груди. Как самое дорогое сокровище на свете. Как самое ценное, что есть у меня. Я убаюкиваю ее на руках и осыпаю поцелуями. Ее соленые слезы на моих губах как живая вода. Она меня воскрешает. Она - мое спасение. - Хайди, я знаю, я так перед тобой виноват. Но клянусь тебе, я безумно тебя люблю! Мне никто кроме тебя не нужен! Как мне доказать, что я никуда от тебя не денусь, скажи? Скажи мне, как? Да, ты совершенно права, я испугался и сбежал. Я не хотел всего этого. Но если бы ты знала, как я счастлив, что все произошло. Я счастлив, что ты родила ребенка, Хайди. Я не могу передать тебе, как я счастлив! И я счастлив, что понял, что люблю только тебя. Ты - часть меня, драгоценная, ты - моя Исида. Я никуда тебя не отпущу, даже если ты меня прогонишь. Хайди, Хайди, умоляю тебя, не плачь!

Мы теперь словно незнакомцы. Тень прошлого между нами зияет черной дырой, пропастью, в которую не прыгнешь, которую не перешагнешь. Ни два - ни полтора. Ни близкие - ни чужие. Больно до одурения смотреть на родного человека и понимать, что все, что между вами было, превратилось в рассыпавшиеся прахом воспоминания. Рик и Хайди - когда-то лучшие друзья. Рик и Хайди - когда-то двое любящих людей. Рик и Хайди... кто же они сейчас? И что делать с этим "и" между их именами? Выбросить куда-подальше, запрятать на дно души, забыть? Мы оба изменились, и я не знаю что сделать, чтобы вернуть нас в прошлое, где мы были так счастливы. Я так скучаю по ней. Так сильно скучаю! Мне не хватает ее, и что нужно сделать, чтобы утолить этот голод? Чтобы она позволила мне его утолить? Этого я тоже не знаю. Но если бы она только знала, как я тоскую по ней; как сильно я ее люблю...
Все в этой жизни познается в сравнении. Увы, от этого никуда не денешься. У человека будто физиологическая потребность все разрушить, чтобы понять, что то, что было, было лучше всего на свете. Я искал лучшей жизни. Я верил что найду и рискнул. Мне хотелось чего-то большего. Теперь же со мной только тоска и оставшиеся навечно воспоминания, где она всегда будет вместе со мной, чтобы не решила в итоге, все равно будет моей навсегда. Хотя бы в памяти, где сохранятся навечно тысячи ее грустных, улыбающихся, нежных и сердитых образов, которые, только теперь я понимаю, дороже мне всего на свете. Но прежде я не ценил то, что у меня было. Не ценил ее заботу. Не ценил ее преданность. Не ценил ее веру в меня. И самое ужасное, я совсем не ценил ее любовь. Как порядочный эгоист, я как должное принимал все то, что она делала для меня, и все равно остался недоволен. А она... она не переставала верить в меня и ждать, когда я исправлю свои ошибки. Сам не могу поверить в эту умопомрачительную мысль, но я тоже ждал. Ждал, что она придет ко мне после всего сама, что притянет за шиворот и прикажет быть рядом с ней, как шелудивому щенку, сбежавшему с поводка. Но в Хайди осталась даже после всего природная гордость, которая не позволила ей этого сделать. И она права, совершенно права, как не хочется мне этого признавать. Я сам должен был сделать ни один шаг навстречу нам за все те, что сделала она не в свою очередь, доказывая, что ей нужен я. Пол года я собирался. Пол года и еще три дня прежде, чем смог сделать неуверенную попытку.
И вот я с ней. Она в моих объятьях, и я наслаждаюсь ее телом в моих руках; ее запахом, пьянящим лучше самого дорого виски. Как долго я мечтал вновь ощутить ее тепло, как мне не хватало ее голоса, ее улыбки, ее слов. Хайди, моя Хайди, моя драгоценная... Каждый день я просыпался и засыпал с мыслями о ней, не в силах вычеркнуть их из сердца, из головы. Как ни старался, и чем больше предпринимал попыток, тем сильнее она врастала в мою душу, сливаясь с ней воедино. Стыдно признаться, но все это время я, как малолетняя влюбленная девчонка, засыпал, обнимая подушку и вспоминая, как когда-то так мог обнимать и ее. Я скучал. Жутко скучал по нашим разговорам, по ее светящимся гипнотическим светом темным глазам, по тому, как она засыпала у меня на плече, по тому, как засыпая, желала мне проснуться утром от неутолимого стояка, когда она уже будет на занятиях изучать искусство и мысленно злорадствовать мне, отправляя заинтересованное тем, как проходит мое прекрасное утро, короткое смс с ехидным смайлом. Я просто скучал по ней. Такой, какой она всегда была. Такой, какой я ее полюбил. Но сейчас передо мной была совсем не та Хайди, которую я помню. Сейчас я совсем не знаю кто передо мной. Кто так сильно плачет и по кому? Я ведь тоже уже не тот человек. Совсем не тот. Совсем другой. И нужен ли я ей таким, каким стал?
- Я не плачу, Рик.
Вся в слезах, как маленькая девочка, она смотрит на меня трогательным детским взглядом, а говорит устрашающие вещи, на которые не каждый взрослый решится. Хайди говорит искренне, делясь, как и прежде, всем, что происходило с ней без меня. А я, я только слушаю, не в силах ответить тем же. Да и что я мог сказать? Опровергнуть? Нет. Не мог. Даже если бы решился соврать. Все равно пришлось бы тогда выдать альтернативный вариант, а он еще хуже измен в экспедиции. Я не могу сказать ей правду, а врать еще больше просто уже некуда. Ложь, тайны, недосказанность и так многое разрушили в нас. Я просто молчу, слушая ее и сожалея, всей душой сожалея, что допустил то, что вышло.
И как дуновение ветра, как новый вдох, как первый аккорд звучит ее поцелуй, неслышной музыкой разливающийся в теплом, сверкающем золотой пыльцой воздухе с каждым ее касанием. Я ошарашен лишь мгновение. Но стоит ему закончиться, как я с жадностью отвечаю ей, пытаясь утолить глубочайший голод, раздирающий меня изнутри. Наши губы сплелись также тесно, как ноты в мелодии симфонии. Ее руки тянули меня к ней все ближе и ближе. И я почувствовал себя таким счастливым, каким не был еще никогда! Ее поцелуй, как разрушающее все невзгоды заклятье, снял с души все страхи, всю боль, исчерпал все тревожные мысли. Я просто стал счастливым и получал от этого давно позабытое наслаждение. Алчно. Жадно. С неистовством целуя ее губы, прижимая ее к себе до треска в костях, до полуобморочного состояния, когда мозг вот-вот отключится и настигнет серая пустота. Но Хайди отстраняется, спасая нас обоих от забвения, и я делаю глубокий вдох, вновь видя перед глазами цветной мир, раскинутый вокруг меня в своих необъятных угодьях.
- Не знаю, с кем ты оттачивал свои секс-навыки, пока был в загуле, но целоваться ты стал намного лучше.
Я изумленно выгибаю брови, усмехаюсь и с ощутимой даже мне самому грустью смотрю на нее. Я счастлив, но и не могу про себя не отметить, как долго был лишен этого счастья по собственной же тупости. А ей мерещится, что я расстраиваюсь из-за ее шуток. Господи, знала бы она, как я скучал по ним, что они для меня, как самая лучшая в мире музыка! Я готов их слушать вечно, ведь они доказательство, что я еще могу вернуть ту Хайди, которую полюбил. Что не все потеряно. Что еще можно найти ту вздорную девчонку, которая затерялась, отправившись очень давно на мои поиски в чащу собственных переживаний и воспоминаний. Моя Хайди, моя любимая.
- Признаю, любимая. Конечно, признаю.
Я вдыхаю ее запах и крепко прижимаю к себе, прислоняясь спиной к дереву. Мне все ее мало, я так соскучился, что не могу насытиться ни ее присутствием, ни ее поцелуями, ни ее прикосновениями. Усадив к себе на колени, я только крепче прижал ее к себе, вытаскивая из убранных в пучок волос шпильки и зарываясь в любимые каштановые локоны лицом. Я тону в этих нежных, шелковых прядях, вдыхая их едва ощутимый тонкий цветочный аромат. Как же я счастлив! Это невозможно передать словами! Она со мной, снова, вновь моя и только моя драгоценная. Я улыбаюсь, целуя ее чуть влажную от жары кожу на шее, проводя пальцами по тонкой спинке, прячущейся за полупрозрачной тканью домашнего платья. Она улыбается мне в ответ и прикрывает глаза, а я, скорее целую ее веки, пока вдруг она не передумала меня прощать. Тонкая кожа на них слегка дрожит, а ее ресницы, как пушинки, трепещут под моими губами. Эта  робость напоминает мне наше первое утро вместе. Как прекрасна и необыкновенна она была, как удивительна! И я смог совершить невозможное, я вернулся в прошлое, вновь ощутив то, что мне уже начинало казаться вымыслом.
- Хайди, я так скучал по тебе.
Я говорю надрывно, жарко шепча слова, перебивающие поцелуи, а она смеется, заставляя меня взглянуть в ее лукавые глаза. Не могу выпустить ее из рук, не могу держать в руках себя и, чуть пожав плечами, опускаю глаза, как подросток, которого застали за шалостью. Я не скрываю, что скучал, и хочу ее не меньше чем прежде, а даже больше. В сто раз больше! Она, конечно, издевается надо мной, как может. Хайди-Хайди, черт, я делаю вдох, сцепляя зубы, потому что не хочу отрывать ее от этого, такого привычного ее образу занятия. Я хочу ее и хочу, чтобы она стала прежней. Такой, какой была до нашей разлуки. Моя красавица... хах, да, кстати, о красавице.
- Портить романтичные моменты твоя привилегия, любимая. Ни в коем случае не отнимаю ее у тебя. И вообще, хочешь сказать, красавица твоя по мне не скучала?
Теперь моя очередь бросать лукавые взгляды и ненавязчиво, как ни в чем не бывало, лезть руками под платье. Она возмущается и бьет меня по рукам, как нерадивого школьника, а я смеюсь, прижимая ее к себе и целуя в макушку. Раз уж вынужден терпеть, то хоть более-менее с каким-то вознаграждением.
- Помнишь, как мы поехали с тобой в торговый центр за кружевным бельём...
"Помню ли я? А такое вообще забыть реально?"
- Нуууу... ээээ... тебя слишком сильно обтягивало то бельишко, я боялся, что ты задохнешься и бросился спасать. Тебе даже вроде бы понравилось? Или нет? Повторить не хочешь?
Я смотрю ей в глаза, она буквально светится счастьем и говорит-говорит-говорит, Боже, Хайди, сколько можно? Когда мы уже перейдем к делу? Вот действительно это я понимаю месть, трагедия и мучения. У меня штаны точно сейчас порвутся!
- Эдри? Рик? Как ты все-таки назвала сына, женщина? И ты же не собираешься говорить ему, где мы его зачали? - я предостерегающе и недоверчиво смотрю на нее, но тут же хитро улыбаюсь. - Я сам расскажу.
Я смеюсь от души, завидев, как вытянулось ее лицо от негодования, а она что-то еще бормочет и сама смеется. Как в старые добрые времена. Только мы обычно смеялись так "после", а не "до", но я мужественно терплю. Очень мужественно терплю, хотя терпением не славлюсь, а она не унимается и мучает меня. Что все-таки за женщина мне досталась в наказание? Настоящий суккуб с ангельским терпением и сердцем безграничным, как океан! Могу ли я понять ее? Нет. Она для меня загадка пострашнее теоремы Ферма. Вроде бы такая ясная и понятная, но ни хрена подобного. Только в это поверишь, как она вновь удивляет. А я могу только восхищаться вновь и вновь, все сильнее ее любя.
- Ну ты понимаешь, что я имею в виду…
- Оу, да ты даже по бабам не ходила? Неужели так сильно любишь?!!
Если честно, то мне совсем не хотелось поднимать эту тему. Я боялся даже думать, что Хайди в это время могла бы быть с кем-то другим, но она подарила мне еще одно успокоение, и ее руки. Черт возьми, я теряю всякую уравновешенность при одном только ее прикосновение. Я сглатываю слюну, ожидая подвоха, а она так медленно и искушающе издевается надо мной, дразня робкими ласками. Стерва, вот же стерва! Закусив нижнюю губу, прям как она, я держу руками ее за талию и поднимаюсь вверх, также медленно, как она. Ее глаза загораются огоньком, я, в отличии от некоторых, не жду знака с небес и спускаю с ее плеч ткань платья, оголяя красивую грудь, тут же оказывающуюся в моих руках, греющую их еще больше, чем прежде. Или мне показалось? Я мну похолодевшими пальцами бархатные груди, покрывающиеся мурашками по тонкой белой коже. У меня пересыхают губы, и я тянусь к ее, чтобы утолить жажду по ее поцелуям. Хайди дышит чаще и каждый ее вздох становится быстрее и короче предыдущего, но она не теряется, как прежде, и отвечает мне не менее изводящими ласками, заставляя урчать довольным тоном обожравшегося мяса льва. Она вздрагивает, и я выпускаю ее губы из своего плена, в недоумении на нее смотря, и еле собирая силы в кулак, чтобы остановиться.
– Это не дело, Рик, я чувствую себя какой-то похотливой шлюшкой, которая посягает на твою честь, ей-богу!
Она когда-нибудь добьет меня своими мыслями, заявлениями и ошарашивающим тоном. Я не могу. Я не могу сдержаться и ржу, забыв напрочь о ее льстящих моему самолюбию словах. И кто тут моменты портит романтические? Хайди явно читает мои мысли и продолжает, будто в между прочим, ласкать пальцами, словно перебирает клавиши на фортепиано, кажется, готовый разлететься на куски от напряжения член. Ее резвые пальцы едва касаются подушечками кожи, от чего позвоночник раз за разом обливает невидимый водопад ледяной страсти, отзывающейся жаром ниже пояса. Я не сразу нахожу в себе силы ответить и еле продираю от удовольствия прикрытые глаза, смотря на любимую вожделеюще и вместе с тем достаточно серьезно.
- Мне льстит, что я настолько сексапильный, что ты готова меня изнасиловать. О таком каждый мужик мечтает, мисс О'Нил... или миссис Аддерли?

Это случилось в пятницу, десятого. В этот день я буквально воскрес. Нежная улыбка моей любимой, ее доброе сердце и несравненное умение прощать вытащили меня из холодной могилы одиночества, в которую я сам зарыл свою душу. Это звучит, наверняка, очень высокопарно, и кого-то может даже заставить усмехнуться, но никак иначе я не могу выразить то возвышенное чувство, что сейчас обуревало мной. Я буквально парил над землей, а в грудной клетке что-то невидимое, но ощутимое вырывалось наружу, заставляя меня верить в наличие души. Ей было мало места, как птенцу, что хочет расправить крылья и настойчиво разбивает скорлупу яйца. Моя душа, прорываясь через преграды страданий, рождалась заново, как птенец, как феникс. Любовь моей драгоценной вдохнула в нее жизнь, и она очнулась от непробудного сна. Я вновь влюбился в Хайди, еще сильнее, чем прежде.
Я никогда не сомневался в существовании любви, но вот не верил, что она бывает настоящей, вечной, всепоглощающей. Многие женщины за всю мою жизнь не раз касались моего сердца своими острыми ноготками и оставляли на нем шрамы. Кому-то удавалось даже сильно зацепить, до кровавых ран. Одна прекраснее другой, они, непостижимые женщины, оставляли свои следы на моем сердце, и я буду спорить до последнего с любым, кто будет твердить, что все они одинаковы. Никогда не соглашусь с этим. Любая женщина прекрасна и ужасна по-своему. В любой женщине сочетается два свойства, что могут, как погубить, так и спасти. Они - яд и противоядие в одном флаконе. И лишь от мужчины зависит каким составом ему посчастливиться отравиться - болью или любовью. На своем веку мне пришлось отведать не мало привкусов обоих чувств. Я помню каждый из них, как каждый художник помнит свои картины. Конечно, самый ярчайший из них - первая любовь, что въедается в сердце пиявкой и изводит хуже любого паразита. Судьба не уберегла меня от клише, и мне пришлось полюбить строптивую красавицу, о которой мечтали все мало-мальски знакомые мне мужчины. Я был тогда еще совсем молодым, пацан из старшей школы, который куря тайком от родителей и строя из себя наглого, самоуверенного подлеца, в тайне мечтал встретить "ту самую единственную". Плотскую любовь познал я достаточно рано, и все женщины первое время для меня были совершенно одинаковыми. Я не различал их глаза, тела, улыбки, души. Все как одна, пока не встретил Ее. С ней изменилось все, совершенно, и я стал иначе смотреть на жизнь. Наш роман не продлился долго и, как всякая первая любовь, закончился достаточно болезненно и быстро. Но вместе с болью и расставанием пришло понимание, что жизнь нечто большее, чем казалось мне на первый взгляд. Я стал иначе смотреть на женщин. Я стал учиться в каждой ценить что-то свое, и так или иначе со временем расставания стали приносить меньше боли и больше удовлетворения. Свою первую женщину я стал ценить за подаренное мне наслаждение, за первый опыт, что стал для меня билетом в таинственный, греховно-прекрасный мир. Свою первую любовь я по сей день ценю за то, что она просветила меня, сделала иным человеком. И многие последующие женщины чему-то учили меня, так или иначе, но оставляли на память что-то ценное. Но ни одна из них не сделала для меня ничего более значимого, чем моя Хайди. Юная девочка, прекрасная, как первый цветок розы, покоряющий своей красотой и ранящий острыми шипами, она стала для меня всем миром, стала моей жизнью, и больше любой самой знающей и считающей себя мудрой женщины принесла мне счастья. Она не только подарила мне любовь, не только сделала меня совершеннее, эта девочка научила меня любить по-настоящему, и благодаря ей я поверил в то, что одна-единственная любимая женщина способна затмить всех остальных. Моя чаровница с подобными самой ночи глазами; с лицом еще прекраснее, чем свет луны; с душой, дарующей больше тепла, чем солнце, кроме всего подарила мне ребенка, и нет во всем мире слов, что могут передать то счастье, которое я испытал, впервые увидев своего сына.
Моей гордости, моей радости, что переполняли мое израненное сердце, нет меры. Я словно сделал вдох, доселе долго задерживая дыхание. Я вновь дышал. Я чувствовал жизнь. То маленькое сокровище, незаслуженно для меня названное в мою честь самой прекрасной из всех женщин, о котором я думал все эти месяцы с укором в свой адрес за узость взглядов и эгоизм, как и его мать, изменило меня. Лишь познав утрату, я понял что за драгоценность была в моих руках, и не будет до моего последнего вздоха дня, когда я перестану жалеть о своих промахах. Мой сын, мой Эдриен, Ри, он будет таким же замечательным, как Хайди. Я уверен. Я хочу этого больше всего на свете. И еще больше хочу того, чтобы он никогда не сделал тех ошибок, которые натворил я. Он должен быть счастливым, и я сделаю все, что смогу, чтобы так оно и было. Чтобы счастливой была и его мать, на которую я смотрю с благоговением, как на святыню. Для меня она и есть святыня, моя Исида, моя таинственная богиня, спустившаяся на землю в облике красивейшей на свете женщины. Обольстительная, преданная, любящая, точь-в-точь, как великая богиня, о которой на протяжении не одного века складывались легенды и возносились молитвы. Столь же заботливая, столь же верная, я до сих пор не могу поверить в то, что может существовать такое счастье в реальном мире, и только свет ее глаз заставляет уверовать меня в то, что это не сон. Я благодарю ее за это, крепко прижимая к себе и шепча слова, которые так мечтал сказать ей все это время. А она... Она вновь дарит мне смех и улыбку, вспоминая слова, когда-то, кажется миллионы лет назад сказанные мной, и сердце вновь гулко бьется, вспоминая то, как счастливы мы были в те дни, что не предвещали нам печали. Будет ли свет нашего блаженства когда-нибудь столь же безоблачным? Сможем ли мы оставить в прошлом то, что было, и идти дальше, не оборачиваясь, как приказывал Аид спустившемуся в Подземное царство с тревожным по любимой сердцу Орфею? Я бы так хотел, чтобы и эта мечта притворилась в жизнь. Я бы так хотел переписать прошлое, но великие Мойры, не подвластные даже воле богов, никогда мне этого не позволят. Они предрекли нам эту участь, и как бы не было мне тяжело, мне придется жить с этими воспоминаниями и молиться о том, чтобы с годами они поблекли в памяти Хайди, заменившись только минутами благополучия и радости.
- Ты не представляешь, насколько ты сексапильный, Рик…
- Да прям уж не представляю! - Лукаво тот час отзываюсь я, слушая ее бормотания, звучащие мне песней, напоминающей трели соловья. - Так тебе нравится стиль гранж? Наверняка и сопливые гитаристы из Сиэтла, мотающие под тяжелые басы хаером? Вот из-за чего ты с Кэт спелась. Она плохо на тебя влияет, - я ухмыляюсь, целуя ее в макушку, но моя девочка остается непреклонной и воплощает все свое коварство, идя к своей заветной цели - нагло мучить меня. Ее тонкие аккуратные пальчики расстегивают пуговицы на моей рубашке, но на улыбчивом личике читаются лишь смутные общения, которые, зная Хайди, она точно не будет исполнять. Или же исполнит как-то по-своему, что мне никуда не денешься, придется принять так, как есть. Любая женщина - нектар и отрава. И никто не говорил, что в сладковатом эликсире не будет горького послевкусия, или же что едкая кислота не будет благоухать цветами. Женщины очень противоречивы, и никогда не знаешь, в какой образ эти прирожденные актрисы облачатся в следующую секунду. Миг назад она была покорившейся судьбе, подобно безропотной восточной женщине, несчастной, совсем не верящей тому, что ее мечты могут осуществиться. И вот она уже окрыленная любовью Джульетта, что нежно, робко льнет к моей груди, не желая выпускать меня из своих объятий. Всего секунда, и я вижу перед собой страстную, властную Мату Хари, которой невозможно не покориться. Моя Мата Хари истинная властительница сводящего с ума танца слов и взглядов, ее глаза говорят куда больше любой поэмы, а губы, столь соблазнительны, что не мелькает даже мысли о неподчинении. Я крепко обнимаю ее, привлекая к себе все ближе, она же льнет ко мне с неистовой страстью, что туманит мой разум, как дымятся чудным невесомым смогом шумящие воды низвергающихся в тропические девственные леса водопадов Игуасу. Моя любовь, моя Муза, страстная, как самая настоящая демоница. Я поражен ее пылкостью и страстью, на которые не смел и надеяться после всего, даже не могу скрыть этого, но Хайди лишь больше свирепеет в алчном желании и берет ситуацию под свой контроль, руководя мной, как марионеткой. Я повинуюсь ей не в силах сдерживаться, не в силах унять свое удивление и любопытство. Такой она еще никогда не была, я просто ошеломлен, и это ошеломление явственно ощущается в моих жарких прикосновениях к ее губам, в истосковавшихся по ней руках, сжимающих с силой ее бедра. Ее пальцы обжигают мои запястья, как ледяные оковы. Она сплошное пламя, которое, пусть и обжигаясь, я не могу не касаться. Ее кожа горит под моими ладонями, все мое тело натягивается, как струна, в ожидании трепетного наслаждения, что может подарить только лишь она. Горит кровь в венах. Пылает мое сердце, отбивая барабанный ритм все быстрее и быстрее, сбивая дыхание и без того слишком учащенное.
Я проникаю вглубь нее, и мой стон сливается с жарким вздохом Хайди. Ее медленные настойчивые движения выбивают весь воздух из легких, как один мощный удар поддых. Я сцепляю зубы, сильнее впиваясь пальцами в ее ягодицы, и помогаю ей двигаться вверх-вниз. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Монотонные движения становятся все быстрее, ее бедра звучными шлепками ударяются о меня, и я слышу только эти четкие толчки, перекрывающие музыку Вселенной, как грузные удары воинственных барабанов затмевают даже шумы ветров. Я утыкаюсь лицом в ложбинку между ее грудей, пытаясь сосредоточиться на резком ритме, и целую кожу долгим поцелуем, оставляющим алый след. Касаюсь ее подскакивающей груди, обхватывая губами сосок, и дразню ее, обводя его языком, слегка прикусывая, от чего Хайди стонет лишь громче. Я не ошибся, ее прекрасные груди стали еще пышнее и мягче, приобрели неповторимый аромат с легкой нотой меда, приманивающий меня, как нектар пчелу. Толчки становятся все интенсивнее, и у меня почти не остается сил сдерживаться. Я на пределе. Она тянет за волосы, вызывая тонкую, сильную боль, и тут я понимаю какого черта она так обрадовалась моей отросшей гриве. Мои пальцы так сильно впиваются в ее бедра, что я ни чуть не удивлюсь, если завтра на них останутся синяки, но сейчас я не могу сдерживать свой напор, мне хочется обладать ей всей, хочется, чтобы она растворилась во мне. Я пытаюсь уложить ее на мягкое травяное покрывало, но Хайди, моя коварная девочка, она не упускает ничего из виду и не поддается моим уловкам. Я не настаиваю, просто нет ни сил, ни желания ей сопротивляться, а она с заметным довольством демонстрирует свою власть надо мной, толкая меня обратно, прижимаясь ко мне все сильнее, раззадоривая своими скользящими по моей груди напряженными сосками и ускоряя толчки. Она издевается надо мной, кусая мои губы, запутывая пальцы в моих волосах. Горячая, как лава в вулкане. Непокорная, как шторм. У меня не остается никаких мыслей, я совершенно не ведаю, что делаю, что говорю; я - сплошное ощущение, я - плавящийся в огне металл, из которого она делает что хочет, как ловкий кузнец. Она мстит мне. Я знал, что Хайди так просто не простит меня и еще не раз отыграется за все, но терпеть просто не могу. А она безжалостна... Так безжалостно медленно она движется, что я скулю подобно брошенной собаке, выпрашивающей хотя бы обглоданную кость. Она не пощадит, я вижу это по ее глазам, по победоносной улыбке, которой она показывает мне свой превосходство над всем миром. Ее голос, дурманящий и хлесткий, лишь подтверждает мои расплывчатые догадки, которые исчезают тот час, стоит ей плотно сжать бедра, словно беря меня в плен. Я запрокидываю голову назад, делая глубокий вдох, пытаясь не поддаваться подкатывающей к горлу волне чувств. От позвоночника к желудку, к сердцу, к горлу, и так по кругу по моему телу бушует шторм вожделения, который она не дает мне погасить, успокоить. Я весь напряжен, натянут, как струна, а она играет свою грандиозную, торжественную мелодию. Я ненавижу и люблю ее в этот миг. Готов убить и молиться на нее. В этом вся она - противоречивая, как целый мир. Ее бедра медленно покачиваются по кругу, а мне хоть умри на месте. Ее томный голос, стонущий все чувственнее мне на ухо, сам по себе сплошной соблазн, так еще этим мучительные, медленные, ленивые движения, что изводят меня до изнеможения. Я понятия не имею, где она научилась таким изощренным пыткам, но они определенно возымели колоссальный эффект. Я сдался, громко простонав и прикусив кожу на ее плече. Огонь в груди слегка притупился, я с легкостью сделал выдох, приправленный возмущенными нотками голоса любимой, резанувшими по уху. Ее ноготки, царапающие мои плечи, вызвали у меня усмешку. Властная тигрица стала вдруг гневным котенком, который после легкого шлепка по ягодицам насупился на меня, разочарованно фырча. Я лежу подобно ленивому и презирающему весь мир коту, ожидая, когда она начнет беситься. Иногда мне безумно нравится драконить Хайди, а уж в свете прошедших событий и подавно. Что там она высказывает - не пойму, но стоит ей попытаться слезть с меня, как я неожиданно для нее дергаюсь вперед, заваливая ее на траву и придавливая ее своим телом. Голова кружится от счастья и упоительного аромата ее тела. Я целую ее губу медленно и неторопливо и свожу ее руки у нее за головой, крепко охватив ладонью запястья.
- Ты посмотри как раскапризничалась. Думала, одной тебе можно меня мучить? - Заглянув хитрым взглядом ей в глаза, я целую ее шею и провожу свободной рукой по изгибу ее тела, пока не останавливаюсь у внутренней части бедра, неторопливо его поглаживая. - Пришла твоя очередь, стерва моя.

Во мне смешалось столько чувств и эмоций, что я даже не мог до конца осознать как именно чувствую себя в этот момент. Я сидел на маленьком стульчике в детской, согнувшись в три погибели над тарелкой с блинчиками, в которых, как ни странно, не было ни капли яда. А я ведь до последнего ожидал найти там мышьяк или на крайний случай подгоревшую начинку. Однако нет, они были весьма съедобны и их даже можно смело было назвать вкусными, однако поперхнулся я совсем по иному поводу: О'Нил заявила, что приготовила их САМА и будет теперь готовить постоянно, поскольку я настолько исхудал, будто меня выпустили из концлагеря. К счастью, Ди даже не подозревает насколько она близка к истине.
Я медленно пережевываю кусок блина с клиновым сиропом, постоянно оглядываясь на полуприкрытую дверь. Я буквально жду, что в любой момент ворвется мать Хайди, ласково прозванная мной Медузой Горгоной, и обратит меня своим испепеляющим взором или немецким акцентом в камень. От этого блинчики еще больше встают комом в горле, хотя я жутко голоден. Однако стоит мне взглянуть на счастливое лицо моей любимой, как опасения немного притупляются и на первое место всплывают все те минуты, что я провел сегодня с ней: как она упрекала меня за мое исчезновение; как, сверля взглядом, кричала о том, сколь тяжело ей пришлось без меня; как страстно мучила меня собой и как затем мучил ее я.

Я никогда не забуду ее горящих огнем обиды и вожделения глаз, когда она лежала подо мной на изумрудном покрывале пахнущей летом травы; как срывались с ее губ томные, тяжелые вздохи, когда я ласкал ее тело, наслаждаясь каждым его миллиметром.
- Ты всё равно не откажешься от своего хитрого плана...
Она не забыла каким я всегда был и всеми силами я постарался вернуть того Рика, которого она запомнила, каким я был до того, как закинул на плечо рюкзак и сбежал от нее в далекую Африку, где так отчаянно искал ответы на свои вопросы. Мои руки скользили вдоль ее тонких стройных ног, будто окутанных шелком, медленно продвигаясь все выше. Я целовал ее шею, целовал едва острые ключицы, спускаясь к оголенным грудям, воспаленным от страсти соскам, которые едва находил в себе силы нежно целовать и покусывать. Ди все еще пыталась вырваться, а меня это только больше заводило и я сильнее прижимал ее к земле своим телом.
- Мой хитрый план - это ты. И от тебя я, действительно, никогда не откажусь.
Я целовал ее губы, врываясь в полость рта языком и заманивая в капкан ее язык, так легко поддающийся уловкам. Она сплетала его с моим и поцелуи становились раз от разу все более весомыми, более значимыми, будто священный ритуал, в котором мы без слов, только вдохами и движениями губ делились друг с другом пережитым, делились чувствами, которые горели в наших сердцах, не зная иного способа рассказать свои тайны. Я задрал юбку ее платья до талии и, отстранившись, посмотрел прямо ей в глаза. Мое тело горело от страсти и я буквально ощущал, как пылают этим ослепляющим светом и мои глаза. Хайди смотрела на меня не менее страстно, но в тот же миг и как-то пугливо. Все же она отвыкла от меня и не знала чего ожидать. Мне так хотелось вновь завоевать ее доверие, почувствовать, что она понимает меня каждой клеткой своего тела, вновь ощутить, что мы неразделимые части некого невидимого единого организма. Я отодвинулся назад и легко коснулся губами  колена ее согнутой ножки. Глаза Ди буквально вспыхнули, словно она догадалась о моих замыслах. Впрочем, я не думал, что ее могут посетить мысли, что я оставлю ее без удовольствия. Я отвел от нее взгляд и языком прикоснулся к тонкой бледной коже, рисуя им тропинку к желанному мне оазису по внутренней части ее бедра. Я почти что видел, как она закусывает губы, чтобы не выдавать своих стонов, упираясь затылком в мягкую землю, а ее волосы поверх укрывают мягкое полотно душистой травы. Я целовал ее живот, прикусывал кожу, руками сминал ее бедра, но так и не подходил к краю, чего она определенно от меня ждала, распаляясь с каждым мгновением все сильнее.
- Мне кажется или тебе немного жарко? - как обычно мой тон был полон неприкрытого издевательства и я, невинно смотря на Хайди, подул на ее разгоряченное лоно и поцеловал кожу совсем близко к нему.
- Попроси, - как и в тот раз, когда мы почти год назад сильно поругались, прошептал я, очень пристально смотря на нее. Эти слова были для меня ключом, который может открыть замки от врат, что служили препятствием между нами, не позволяя до конца сблизиться и стать единым целым. Я смотрел на нее и ждал, не делая ни малейшего движения. Я боялся, что она не вспомнит и на какой-то миг мне показалось, что этого не произойдет никогда. Ди смотрела на меня пылко, но с непониманием. Мне нужны были не просто слова, мне нужен был тот голос, та интонация, с которой она тогда говорила. Но стоило мне засомневаться, как с ее пересохших губ сорвались слова, которых я так ждал, которые порой так часто прокручивал у себя в голове, боясь запамятовать хоть мгновение той ночи.
- Я прошу тебя, Рик… Умоляю…
Я с неповторимым удовольствием растянул губы в улыбке и склонился к ней, едва сдерживая свой порыв. Я и сам вновь капитально завелся, но заставил себя медленно обвести кончиком языка клитор, от чего из самой груди моей возлюбленной вырвался тяжелый грудной выдох, словно с нее сняли какой-то груз. Я физически ощутил это, потому как и с меня будто спали оковы. Так исчезли с нас цепи, что разделяли нас, удерживали друг от друга, и на смену им пришла невиданная легкость и всепоглощающая страсть. С еще большим трудом мне приходилось держать себя в руках, но я продолжал медленно ласкать ее лоно, веющее еще большим жаром, чем то, что дарило земле солнце. Я не торопясь целовал губы, водил по ним языком, всецело отдаваясь удовольствию мучить Ди и получать ответные отклики. Она впилась пальцами в мои волосы, телом же стала выгибаться, будто она качалась на волнах, и мне пришлось приложить силу, чтобы придавить ее бедра к земле. Больше я себя не сдерживал и целовал ее лоно так, словно хотел испить ее до дна, как ненасытный путник, затерявшийся в пустыне, желает иссушить найденный им оазис. Она подходила к грани, почти что металась подо мной, как в бреду, и тогда я сжалился над ней, хотя скорее, черт возьми, над самим собой и резко вошел в нее, ощутив столь желанную мягкость и нежность ее влажного лона.
- По-моему, ты стала еще слаще, чем была.
Я старался потакать ее желаниям, о которых не забывал ни на миг даже в разлуке, и двигался быстро и четко, жесткими толчками входя в нее, как всегда ей особенно нравилось. Ди оплела ногами мою талию, еще плотнее прижимая к себе, а я, склонившись, любовался ею, уперевшись одной рукой в траву, а другой сжимая ее бархатное бедро. Я целовал ее шею с каждым грубым толчком до упора все сильнее и на ее коже стали проступать ярко-розовые отпечатки моих поцелуев. Она льнула ко мне, сминая ткань рубашки и цепляясь за меня ноготками, от чего я рычал сквозь зубы и еще яростнее двигался, пока она не начала кричать, стараясь заглушить свои стоны у меня на плече. Я не знал сколько прошло времени, оно для меня стало жидким и утекало как вода. Мне казалось, что солнце сменилось с луной не единожды прежде, чем Ди, выгнувшись дугой,  беззвучно завопила, зажмуриваясь и широко раскрывая губы, которые я тот час принялся целовать, всем телом чувствуя ее дрожь, которая передалась и мне, и блуждала еще какое-то время между нами, словно по кругу. Я тяжело задышал и слегка придавил ее собой, зарываясь носом в ее волосы и целуя их, запоминая их шелковистость и едва различимый аромат, запоминая ее всю.
- Мой коварный план удался?

Но стоило мне оказаться в доме, как опьяняющее чувство удовольствие подпортилось, будто залежавшийся фрукт, тенью ее матери, будто тенью Гамлета, блуждавшей по всему дому. Я, конечно, не хотел выслушивать ее проклятий, хоть и вполне заслуженных, но не потому, что это сильно ударило бы по моей совести и самолюбию, а потому как меньше всего хотел портить все еще сшибающее меня с ног чувство ее противным и едким, как кислота, голосом. Хайди, кажется, истерика матери совсем не смущала, потому как она была поглощена рассматриванием меня и сына и поиском сходства между нами. А я все ждал худшего, доедал блины и мысленно пытался понять, как вообще между взрослым мужиком и сопящим младенцем можно было найти сходства. Ди же их чудным образом находила, что-то там щебеча даже про одну и ту же форму ногтей, хотя все ногти на одной ручке младенца, похоже, только-только вкупе соответствовали бы ногтю у меня на одном пальце.
- Ты не хочешь взять его на руки?
Вот тут я действительно поперхнулся и О'Нил пришлось заботливо выбивать из меня дух, стуча кулаком между лопаток.
- Да ты что! Он маленький такой, крошечный, я ему точно что-нибудь сломаю. Нет-нет-нет...
Однако кто меня слушал? Хайди отмахнулась, отняла у меня пустую тарелку и, взяв сына из колыбельке, передала его на руке мне, показывая, как надо правильно его держать. Я буквально весь застыл, боясь шелохнуться, и только едва-едва покачивал ребенка на руках, от чего Ди так радостно улыбалась, словно выиграла лотерейный билет на миллион долларов. Меня аж колотило, потому как я боялся выронить сына и вместе с тем придавить, от чего находился в подвешенном состоянии и дико нервничал. Любимая рассмеялась и вытерла мне рукой пот со лба, елейным нежным голоском называя меня трусом и дивясь, как только мне хватило смелости отправиться во всевозможные экспедиции. Я зыркнул на нее, но ничего не сказал, хотя в голове проскользнула мысль, что в темном переулке с пятью амбалами драться не так страшно, как держать у себя на руках такое хрупкое и беспомощное создание.
Само же хрупкое и беспомощное создание спало себе спокойно и даже не кряхтело. Ди уверяла, что малыш ко всему еще улыбается, чего, честно говоря, я не заметил, но женщинам виднее. Однако то жгучее чувство нежности и заботы, которое вызвал во мне этот маленький комочек, я ощутил во всю силу и искренне удивился. Признаюсь, никогда не замечал за собой любви к детям и тем более желания стать отцом, однако став им и держа на руках свое родное сокровище, во мне будто открылась иная сторона личности. Я чувствовал такую гордость и счастье, словно покорил Эверест. И мне так от этого было хорошо, что невольно закралась мысль, что именно этого мне всегда и не хватало - именно такого маленького спящего счастья на руках. Но стоило мне чуть успокоиться и заулыбаться, как все переменилось и тень Бригитты нависла надо мной, объявив о своем прибытии резким тоном немецкого тараторения, которое, я больше чем уверен, целиком и полностью состояло из отборного и беспощадного мата...