Широко распахнув глаза и с резвостью, которую мне только позволял проявить весьма округлившийся живот, вскинувшись на кровати, я всё ещё сонно и непонимающе смотрю в одну точку, пытаясь сфокусировать взгляд на очертаниях комода из светлого дерева, стоящего напротив кровати, и понять причину столь внезапного пробуждения. Тихо жужжащая секундная стрелка настенных часов, увенчивающих свободное пространство над зеркалом, медленно описывает окружность вокруг циферблата, вынуждая меня невольно обратить внимание на время. Начало четвёртого ночи — и моё недоумение лишь увеличивается в геометрической прогрессии. Кровать пустует, и, несмотря на то, что постельное бельё на её противоположной половине смято порывистыми изломами, я чувствую, как страх невольно зарождается в душе. Неужели он снова ушёл, бросив меня на произвол судьбы, словно слепого новорождённого щенка? Неужели я напрасно доверилась Ричарду и не сумела разглядеть в нём двуличного подлеца, что действует лишь исходя из собственных желаний и стремлений? Не желая верить образам, порождённым моим чрезмерно разыгравшимся воображением, спускаю ноги с кровати и сдавленно ойкаю: причина моего пробуждения разъясняется с такой легкостью, что я издаю невольный смешок, искренне недоумевая по поводу того, как ещё минутами ранее не смогла её разоблачить.

— Что же ты будишь маму, малышка? — ласковым шёпотом произношу я, с нежностью поглаживая живот, в котором явственно ощущаются плавные толчки моего ребёнка. — Ты такая же нетерпеливая, как и твой отец, который, видимо, заблудился в трёх соснах и не может найти дорогу обратно. Нужно его отыскать: вдруг он обнаружил в своей шевелюре очередной седой волос и с паническим выражением лица пытается его ликвидировать моим пинцетом для бровей, — осторожно привстав с кровати и медленно разогнув спину, которая порой давала о себе знать тянущей болью в пояснице, выхожу из комнаты; слабо брезжащий свет из прихожей вызывает в моей груди облегчённый вздох. Ричард не ушёл. Он всё ещё рядом. Чувствую невольный стыд за то, что позволила себе на мгновение усомниться в мужчине. В моей крови бушует гремучая смесь гормонов, что порой побуждает меня совершать абсолютно сумбурные и нелепые поступки. Неделей ранее, к примеру, я с сосредоточенным видом, достойным профессора университета Манхэттен Пейс, смешивала яблочное пюре с тремя щепотками соли и кусочками клубники, чем вызывала неимоверный ужас на лице Аддерли–старшего и его желание немедленно вызвать экзорциста, дабы изгнать из меня демона, что лишь портит съестные запасы (как будто раньше я не делала этого). Но мой дражайший супруг с удивительным терпением принимал мои выходки как должное, ни разу не повышал на меня голос и, изнывая от нарастающего вожделения, мужественно ждал того момента, когда, наконец, сможет овладевать мной в излюбленной нами манере. Рик не плакался ни по единому поводу в мою увеличившуюся грудь и, казалось, искренне радовался предстоящему появлению второго ребёнка. Он наивно полагал, что я жду мальчика, и ни на секунду не задумывался о том, что на протяжении долгих девяти месяцев я носила под сердцем девочку и лукавила лишь для того, чтобы сделать рождение нашего ребёнка более запоминающимся и радостным. Аддерли мечтал о дочери, но я бережно хранила свой маленький секрет втайне от всех, изредка пряча хитрую улыбку и хихикая в самый неподходящий момент. Ричард привык к этому: в конце концов, беспричинный смех казался абсолютно нормальным явлением на фоне того, что я по своему обыкновению любила делать. Тенью проскользнув в приоткрытую дверь детской, я медленно подхожу к кроватке с балдахином, в которой, обхватив ручонкой плюшевого медведя, сопит Эдриан. Пятнистое одеяльце сползло на правую сторону, и мне приходится осторожно поправить его, дабы не разбудить сынишку своим случайным прикосновением. Казалось, я была готова любоваться спящим мальчуганом всю ночь, но желание отыскать в квартире непутёвого мужа лишь возрастало с каждой секундой. Последний пункт моего непредвиденного путешествия по тёмным комнатам — кухня, священная обитель носатого бога кулинарии, терпения и стальных яиц. На балконе вырисовывается тёмный силуэт мужчины, окутанный серебристыми клубами дыма. Подкрадываюсь к стеклянной двери и, скептически осмотрев внешний вид главы семейства, недовольно барабаню костяшками пальцев, желая привлечь его внимание. То, как Аддерли в испуге подпрыгивает и едва не выпускает сигарету из рук, стоило бы запечатлеть, но мне не хочется идти за камерой. Тёмно-синий клетчатый халат, накинутый на обнажённое тело в одних плавках, и тонкие разномастные носки — вот и весь парадный костюм. И это при температуре +3 градуса по Цельсию! Убью засранца!

— Если ты не оденешься теплее, я собственноручно укутаю тебя в одеяло и перевяжу лентой! Розовой! — что было мочи кричу я, чтобы Рик расслышал каждое слово. — Заходи в дом немедленно, а не то отморозишь себе наше семейное достояние! А не зайдёшь — я сама оторву его тебе!

Брюнет, покатываясь со смеху, тушит сигарету в стоящей на наружном подоконнике пепельнице и поспешно забегает в помещение, с громким стуком захлопывая за собой дверь, дабы не впустить в кухню терпкий запах сигаретного дыма и холод. Мои босые ноги, стоящие на холодном полу, абсолютно не радуют Ричарда, и оттого он жертвует мне свои носки, тихо бурча под нос рекомендации и возмущения по поводу моей несобранности и недальновидности. Как будто я могу простудиться за пару минут, ей-богу! То есть то, что он сверкал своим почти обнажённым достоинством по такому холоду, у нас теперь в порядке вещей, а мне нельзя и ноги оголить? Ханжа! Зануда! За кого только я вышла замуж?

— Аддерли, не будь таким, умоляю, — широко зевнув, произношу я, наблюдая за тем, как археолог с остервенением запихивает апельсины в соковыжималку, как будто они, а не я, не желали внимать его советам. — Ты же знаешь, что я как никто другой забочусь о своём здоровье и самочувствии малыша. Вдруг у тебя прихватит сердце, а я останусь вдовой? Что же мне останется в память о тебе? Только дети… Ну и весьма хорошее наследство, — выдержав непродолжительную паузу, продолжаю говорить я с лукавой улыбкой. — Может, мне всё–таки стоило отравить тебя? Сейчас я была бы богатой молодой вдовой. А уж сколько поклонников бы у меня было… Молодых поклонников, — намеренно подчеркнув интонацией нужное слово, тихо смеюсь, испытывая безграничное счастье от того, что могу вот так просто, восседая на высоком табурете, подначивать безмерно любимого мужчину и, слушая его ироничные комментарии в ответ, с нетерпением увлекать его в объятия, которые, к сожалению, сейчас не могут быть столь крепкими ввиду препятствующей нам Реджины — нашей дочери, что вот–вот должна была явиться на свет.

— Ума не приложу, как ты всё ещё не сбежал? — как и прежде, прижимаю к себе грозного супруга и ласково прикасаюсь губами к его обнажённому торсу: до легендарного шнобеля, увы, я не дотягиваюсь, поскольку всё ещё продолжаю сидеть на импровизированном троне. — Признайся мне, ты употребляешь какие–то лекарства? Наркотики? Или на тебе так сказывается отсутствие секса? Не переживай, - с нежностью обвиваю руками поясницу Аддерли, игриво царапая ноготками широкую спину и с упоением наблюдая за тем, какой дикой страстью загораются пронзительные охристо–зеленоватые глаза Ричарда, — скоро я вновь буду твоей. Думаешь, мне сейчас легко? Красавица скучает по своему Султану, между прочим! — очаровательно надув губы, произношу я под аккомпанемент громкого смеха брюнета. — Но мы должны потерпеть немного. Ради нашего ребёнка. А потом, будь уверен, я привяжу тебя к спинке кровати и не выпущу из спальни до тех пор, пока ты не… Вообще не выпущу, вот!

Ночь — не самое лучшее время для веселья, но счастливые, как известно, часов не наблюдают. И сейчас, то и дело потягивая из стакана свежевыжатый апельсиновый сок, я подшучивала над мужем, с радостью принимая его остроумные ответы и изобретая всё более изощрённые подколы, на которые Рик никогда не обижался. В очередной раз залившись звонким смехом, я неожиданно вскрикнула и схватилась руками за живот, с ужасом и паникой наблюдая, как на пижамных штанах расползается тёмное влажное пятно…

— Ричард… — сдавленно выдыхаю я побелевшему от страха мужчине. — Кажется, у меня отошли воды… Ричард, я рожаю, придурок ты эдакий!

— Ч…что делаешь?

— Тушканчиков на свет произвожу, мать твою! — выкрикиваю я, сгибаясь в три погибели от резких болей и едва сдерживаясь от того, чтобы не заорать благим матом на испуганного и растерянного супруга. — Неужели по мне не видно, что я самая настоящая ферма, на которой плодят этих хвостатых! Звони в «скорую» или вези меня в родильное отделение сам! Ричард, прошу, делай хоть что–нибудь! Не стой столбом, а не то тебе придётся самому принимать у меня роды!

— Ди, может, ты перестанешь это делать?.. Давно не огребала по заднице? — усталость в голосе Ричарда вызвана не столько напряжённым рабочим днём, что уже подходит к концу, сколько моим несносным поведением, которое с каждым днём приобретало всё более абсурдные краски и причудливые формы. Определённо: жизнь в браке идёт кому-то на пользу, а для кого-то становится тяжким и, что самое печальное, добровольным бременем. Не обращая внимания на раздражённого моими выходками супруга, я любовно водружаю перед ним аппетитный кусок яблочного пирога и, плавно скользнув махровыми носками по паркету, подхожу к подоконнику, где гордо возвышается окружённая сочными листьями цветная капуста – наш новый член семьи, который я то и дело украшаю приобретёнными в магазине на углу декоративными бутонами цветов и лентами уже на протяжении недели. Наблюдая за моими поклонениями у овощного алтаря, археолог с тихим вздохом крутит пальцем у виска, не подозревая о том, что я прекрасно вижу его отражение в оконном стекле, и принимается за поедание пирога, который не только не подгорел, но ещё и получился весьма вкусным. Впрочем, несмотря на мой значительный прогресс в кулинарии, Аддерли до сих пор пристально оглядывает каждую приготовленную мной стряпню прежде, чем осмеливается её попробовать и затем, облегчённо выдохнув, приступить к её уничтожению. Оставляю брюнета наедине с вожделенной выпечкой и, взъерошив напоследок его торчащие волосы, направляюсь в другую комнату, то и дело со смехом отталкивая следующего за мной и старающегося укусить за пятки щенка. Парой дней ранее я осуществила, на мой взгляд, весьма выгодную покупку в Интернет–магазине, и оттого нетерпение продемонстрировать её мужу хлещет через край, подталкивая меня резкими волнами обратно, в сторону приоткрытой двери просторной кухни.

— Посмотри, что у меня есть! Заказала на ebay несколько дней назад — а как быстро дошёл заказ, скажи? — гордо водружаю перед Риком объект своего восхищения, тем самым вовремя освободив руки: подняв взгляд от тарелки, мужчина тотчас заходится в кашле, вынуждая меня с силой похлопать его по спине.
— ЧУЧЕЛО АИСТА?! — едва прочистив горло, сиплым голосом выдавливает из себя глава семейства, переводя испуганный взгляд с птицы на меня и, видимо, мысленно прокручивая в голове адрес ближайшей психиатрической больницы, куда стоило бы меня отвезти.
— Да, чучело аиста, — с некой материнской любовью провожу пальцами по ярко-алому клюву, покрытому бесцветным лаком. — Я поставлю его на прикроватную тумбочку в нашей спальне. Думаю, свадебная фотография может временно перекочевать на комод и освободить место для Билли… Так зовут аиста, — отвечаю я на немой вопрос, читающийся в глазах Аддерли. — Или ты считаешь, что ему больше подойдёт другое имя? У тебя есть какие–то предложения? Говори же!.. Куда ты ведёшь меня, Рик? — возмущённо восклицаю я, когда мужчина, резко встав из-за кухонного стола, берёт меня за руку и настойчиво уводит из кухни, не обращая внимания на мои отчаянные препирания. — Куда ты меня ведёшь? Мы забыли Билли!

Гостиная встречает нас мягким светом, источаемым массивной серебристой люстрой, что невольно навевает на ассоциации со временем расцвета барокко как ведущего стиля в интерьере, пышных церемоний и придворного люда, то и дело склоняющегося в почтительных реверансах и книксенах. Археолог настороженно усаживает меня на тёмно-серый диван и, заняв место рядом, ласково сжимает в своих руках мою полураскрытую ладонь.

— Хайди, дорогая, — тихим голосом, каким по обыкновению разговаривают лишь с душевнобольными, произносит Ричард, — может быть, ты устала? Я всё прекрасно понимаю: галерея, домашние заботы, я, наш малыш, а теперь — ещё и щенок… Я уверен, что справляться со всем этим — очень сложно. Красавица, может, нам стоит отдохнуть? Возьмём отпуск, махнём куда-нибудь на недельку–полторы! А твоя мать временно возьмёт к себе Ри, должна же быть от неё хоть какая-то польза… — брюнет резко осекается, словно опасается очередной атаки упаковкой подгузников, но я лишь с тихим смешком заползаю к нему на руки, не удостаивая своим вниманием его нелестный отзыв о тёще. Прижимаясь щекой к мерно вздымающейся груди Аддерли, я широко улыбаюсь и прикрываю глаза.
— За кого только я вышла замуж? Ты придурок, Чудовище! — с завидным спокойствием констатирую факт, чем вызываю возмущённое фырканье супруга. — Такими темпами мне придётся запасаться капустой и аистами в течение целых девяти месяцев. Ты представляешь, какие это расходы?! А потом ты говоришь, что только я в нашей семье бросаю деньги на ветер!
— Девяти месяцев?.. — на лице Аддерли отражается бурная мозговая деятельность; кажется, я могу слышать, как сотни догадок мечутся в его голове, словно потревоженный пчелиный рой. — Ты хочешь сказать…
— О пресвятые прянички! — воздеваю руки к небу (а, точнее, к белоснежному потолку). — Неужели мне больше не придётся стоять в очереди за цветной капустой? Какое счастье! Рик, ты действительно не мог догадаться всё это время? Капуста, аисты, поисковые запросы в браузере… Я понимаю, что мы совсем не скрываем друг от друга порно–сайты в закладках, и оттого ты совсем не проверяешь и не чистишь историю, но хоть раз ты мог бы это сделать?
— Ты… беременна?
— Какой у меня, однако, догадливый муж! — со смехом отвечаю я, осторожно соскальзывая с ног археолога и уютно пристраиваясь у него под боком. — Да… Четвёртая неделя уже, — добавляю я после непродолжительной паузы, с теплом наблюдая за тем, как удивление на лице Ричарда сменяется недоверием, а затем — невыразимым счастьем, отблески которого отражаются даже на глубине его золотисто-зеленоватых глаз.
— Так значит, я… ты… в смысле, мы оба… у нас скоро будет Реджина? — брюнет ласково кладёт руку на мой живот, нежно поглаживая его и жмурясь от удовольствия, словно насытившийся кот.
— Только при условии, если ты всё же сумел настараться на дочь. А то, возможно, у нас будет не Реджина, а Реджинальд, — лукаво произношу я прежде, чем Аддерли сгребает меня в охапку и прижимает к себе до треска в костях, не в силах совладать со своими эмоциями. Мне понятна его реакция, и оттого я издаю лишь сдавленный писк, чтобы супруг всё же не убил мать своих детей раньше, чем это необходимо. Губы мужчины рассеянно блуждают по моему лицу и рукам, едва касаясь кожи и покрывая каждый её миллиметр горячими поцелуями, в которых выражен гораздо больший спектр эмоций, нежели в словах. В первый раз моя беременность стала причиной расставания, вторая же, казалось, лишь сильнее скрепила узы нашего брака. Рик бережно берёт меня на руки и покачивает из стороны в сторону, словно маленького ребёнка, всё ещё глупо улыбаясь.
— Уже тренируешься? Уверяю тебя, новорождённый гораздо легче меня, — в крепких руках мужчины чувствую себя невесомой пушинкой и лишь сильнее прижимаюсь к нему, слушая учащённый стук его сердца. С каждым днём мы становимся всё счастливее рядом друг с другом, и мне остаётся лишь искренне надеяться на то, что эта божественная эйфория никогда не придёт к своему логическому завершению…

Острая боль вновь сковывает меня, вынуждая выгнуться на заднем сиденье автомобиля и пронзительно вскрикнуть, отчего Аддерли резко дёргает руль автомобиля, едва не вписавшись в канареечное такси. Бережно обхватывая руками живот, я закусываю губу до крови, едва сдерживаясь от того, чтобы не закричать во всё горло. Я представляю, как это напугает и без того бледного, словно привидение, супруга, который разрывается между тем, чтобы смотреть на дорогу и на меня. Я вижу, как побелели костяшки его пальцев, с остервенением вцепившихся в автомобильный руль, словно ища в нём спасение и поддержку. Я чувствую приближение истерики ввиду собственного бессилия и яростной боли, оттого и отвешиваю Рику подзатыльник, стоит ему в очередной раз задаться вопросом, рожаю ли я уже или нет.

— Смотри на дорогу, чёрт бы тебя побрал! — взревев, словно подстреленная браконьером пума, я сворачиваюсь калачиком, с облегчением увидев сквозь запотевшее стекло приближающийся пункт нашего назначения — стены огромного госпиталя. Врачи поспешно подбегают к автомобилю и, осторожно уложив меня на койку, увозят меня прочь от мечущегося из стороны в стороны и едва не плачущего Аддерли. Вид у него — как у выброшенного за обочину щенка, только более жалостный и растерянный. Мне хочется крикнуть ему, что всё будет хорошо, но в последний момент я решаю поберечь свои силы для малышки, которая уже отчаянно просится на свет, желая, наконец, увидеть мир своими широко распахнутыми от любопытства глазёнками. Мелькающие пятна светодиодных ламп, халаты акушеров мятного цвета, мерное попискивание приборов — и острая, ни с чем несравнимая боль. Боль, которая яростно вгрызается в мою плоть. Боль, которая сводит меня с ума, вынуждая издавать нечеловеческие крики. Боль, которую мне ещё предстоит вытерпеть. Ради Ричарда, ради Эдриана, ради нашей малышки, которую мне так не терпится увидеть. Медленно тянущееся время представляется мне промозглой вечностью; кажется, проходит уже не одно столетие, прежде чем на мою резко вздрагивающую грудь кладут плачущего младенца, мою девочку. Нашу Реджину Оливию Аддерли. Дрожащими руками прижимаю к себе новорождённую, не замечая того, как по моим щекам градом катятся горячие слёзы. Я справилась с этим. Справилась во второй раз, хотя после первого мысленно дала себе зарок, что больше не хочу идти на подобного рода шаг. Но сейчас, с трепетом прижимая к себе ребёнка, я осознаю, сколь глупым было это обещание. Белые стены родильного отделения меркнут, словно задутое пламя свечи; в настоящее мгновение весь мир сосредоточен лишь в хрупком тельце моей новорождённой дочери — на этот раз отчаянно желанной не только мной, но и моим незадачливым супругом, который сейчас, наверное, выкурил не одну сигарету, нервно прохаживаясь вдоль крыльца и ища поддержки у тускло светящих холодных звёзд.

— Пожалуйста… — ослаблено произношу я, едва медсестра осторожно берёт Реджину на руки и относит в сторону на столик для пеленания. — Пожалуйста, не говорите моему мужу, кто у нас… — крепко схватившись за рукав акушера, умоляюще заглядываю в его глаза. — Я не говорила ему всю беременность… Это сюрприз. Это подарок… Вы не скажете?

Глаза медицинского работника сощуриваются от широкой улыбки, скрытой, впрочем, за полотном хирургической маски. С терпением разжав мои пальцы вокруг своей руки, акушер клятвенно заверяет меня в том, что никто не скажет Рику о том, что его мечта действительно сумела воплотиться в реальность. Я расслабленно улыбаюсь и прикрываю глаза, предвкушая несколько дней, проведённых в палате наедине с новорождённой дочерью, а после — выписку и безмерно счастливого Аддерли, который в настоящее мгновение даже не подозревает о том, что вскоре ему предстоит взять на руки своё Маленькое Высочество — мою точную копию. За исключением глаз. С пухленького личика моей любимой малышки смотрят два пронзительных изумруда, ещё отливающие голубизной, которая вскоре исчезнет, обнажив истинную глубину цвета. Цвета глаз, которые так похожи на глаза моего любимого мужчины…

Врач–акушер и медсёстры, которые опекали меня на протяжении этих двух дней, всё же сдержали своё обещание, данное в родильном отделении: судя по нарастающей панике в голосе супруга, он отнюдь не догадывался о том, что вскоре он возьмёт на руки свою дочь, о которой так мечтал в тот знаменательный день. Я предпочитала сводить наши телефонные разговоры к минимуму, изобретая всевозможные способы для достижения этой цели. Кормление ребёнка, сон, перерыв на обед — каждый из этих поводов казался мне весьма правдивым, но всё же вызывал у меня чувство глубокой вины перед Ричардом. Несмотря на то, что все предпринятые мной меры предназначались исключительно для запоминающегося сюрприза, сердце невольно ускоряло свой бег, едва мне удавалось уловить в интонации Аддерли–старшего беспокойство, граничащее со страхом за участь нашего малыша, о котором я старалась не говорить, дабы случайно не взболтнуть лишнего. Будучи прекрасно осведомлённым о моём неумении держать язык за зубами, Рик старался вытянуть из меня клещами хотя бы жалкие крупицы информации, но я следила за речью с особой щепетильностью, которая априори не была одной из лучших черт моего характера. Мой дражайший супруг мог бы мной гордиться, но тревожный звоночек подсказывал мне, что в сложившийся ситуации он счёл бы моё поведение неуместным, абсурдным и неуважительным по отношению к нему. Этим звоночком являлся мой здравый смысл, который, наконец, очнулся от двадцатипятилетней комы и дал о себе знать — к слову сказать, не в самый подходящий момент. Э.Л.Джеймс, безусловно, сумела бы описать моё нынешнее состояние цитатой а–ля «Моя внутренняя богиня чувствовала, как над ней навис дамоклов меч люлей, выписанных разъярённым мужем, но в бессилии лишь рвала на себе волосы». Я, правда, не вырывала клочья волос из своей шевелюры, но предчувствие грозных люлей всё же витало в палате, то и дело вызывая беспричинную дрожь. Единственное, что могло бы спасти меня от непременной гибели, — это Реджина, которая смогла бы раз и навсегда приковать к себе внимание Ричарда, пока я под шумок скрывалась бы в ближайшем такси канареечного цвета, остановившемся у обочины. Меня согревала уверенность в том, что едва Аддерли возьмёт на руки крохотный свёрток пелёнок, торжественно перевязанный широкой розовой лентой, его уже не будет беспокоить моя прежняя скрытность. Едва он увидит уменьшенную копию меня, о которой археолог мечтал с таким трепетом, он не сможет злиться на ту, которая подарила ему дочь. По крайней мере, я внушала себе мысли подобного рода с завидным упрямством маленького ягнёнка: такой поворот событий виделся мне наиболее логичным. Я стала матерью уже во второй раз, но у меня всё так же перехватывало дыхание каждый раз, как я брала на руки мою маленькую девочку и с нежной улыбкой начинала говорить с ней, то и дело запечатлевая ласковые поцелуи на её носике (хвала небесам, что он не пошёл размером в нос Ричарда — этого страшились мы оба). В каждой черте её крохотного личика я узнавала себя и оттого умилялась ещё больше, будучи не в силах противиться столь сильному и беззаветному чувству материнской любви. Мать, навестившая меня на следующий день после родов, с чувством глубокого удовлетворения подметила тот факт, что мой ребёнок наконец получился очень похожим на меня, а не на «своего непутёвого папашу». Признаться, я была  удивлена тем, что эпитет в адрес Аддерли оказался столь безобидным: миссис О’Нил всё ещё питала к Рику крайнюю степень ненависти, то и дело коря моего отца за его тёплое отношение к нему. Отец был не таким злопамятным. Он был мужчиной и оттого, невзирая на весьма неприятное прошлое, всё же проникся уважением к человеку, который изменил своим идеалам и принципам ради меня. Это многое значило, но, к сожалению, не для Бригитты: несомненно, где-то в её закромах хранится мышьяк для моего мужа и лишь ждёт подходящего момента для выхода на сцену. Благо, Арчибальд всё ещё соглашался взять Аддерли под своё отеческое крыло на время визитов моей матери, за что я была крайне благодарна ему: стать вдовой в столь юном возрасте мне отнюдь не хотелось.

…Ещё с вечера я не могла уснуть, ворочаясь на неудобной постели и предвкушая предстоящую долгожданную встречу с Риком; ёрзала пятой точкой на койке я и теперь, вздрагивая каждый раз, едва заслышав робкие шаги в коридоре. Фортуна улыбнулась мне лишь в час дня: в щель приокрывшейся двери палаты ввалился сначала букет цветов, потом — огромная панда, и в конце — мой измученный ожиданием и пугающей неизвестностью супруг. Брюнет застыл на пороге, с удивлением глядя на мою счастливую улыбку и приходя в полное недоумение. Господи, как я скучала по нему!

— Ну как ты? Как малыш? — слышится вместо любящего приветствия и следующих за ним крепких объятий. Я молчу, загадочно улыбаясь и наблюдая за тем, как Ричард подходит ко мне, ставит букет в приготовленную заранее пустую вазу, водружает возле меня огромного плюшевого медведя и, наконец, осмеливается занять место возле койки, придвинув ближе стул. Археолог осторожно сжимает мою руку и, наконец, начинает говорить. Слова льются беспрестанным потоком, напоминающим своей эмоциональной отрывистостью низвергающийся водопад Виктория. На лице Аддерли отражаются беспокойство и страх, хотя он изо всех сил старается скрыть это. Ничего не говоря в ответ, нетерпеливо привлекаю мужчину в свои объятия и прижимаюсь к нему с той силой, на которую только была способна, вдыхаю резкий запах табака и алкоголя, стараясь вычленить из этой гремучей смеси родной аромат его тела.

— Одичал как без жены–то… — пропускаю между пальцами значительно отросшие пряди волос, нежно трусь своей щекой о колючую щетину брюнета и улыбаюсь. Вот теперь я точно уверена, что Рик мне не изменял: он никогда не покажется в таком виде перед женщиной, с которой хочет переспать! — И этот человек собирался быть холостяком до конца своих дней! Ты видел себя в зеркало, дорогой? — беззлобно подшучиваю над Ричардом, запечатлевая поцелуй на его плотно сжатых губах. Один. Другой. Третий. Мужчина, наконец, оттаивает и робко улыбается, однако беспокойство всё ещё продолжает плескаться в его зелёных глазах, напоминающих дивной красоты изумруды. Небритый. Заросший. Напоминающий алкоголика с многолетним стажем. Но такой родной и любимый, что от избытка эмоций невольно перехватывает дыхание. — Да, не сможешь ты теперь пуститься во все тяжкие с мулатками: они не будут заботиться о тебе, как я, — то, как Аддерли закатывает глаза и укоризненно качает головой, очень меня забавляет, и я не сдерживаю громкий смешок. — С малышом всё в порядке… Я бы сказала, с ним всё очень хорошо… — многозначительно добавляю я, отстраняясь от супруга. Дверь палаты снова открывается, и к нам входит улыбчивая медсестра, осторожно держа на руках Реджину Оливию Аддерли. Ричард подскакивает со стула, словно ужаленный, и недоверчиво смотрит на розовую ленту, опоясывающую конверт для новорожденного.

— Неужели для моего мальчика не нашлось голубой ленты? — в голосе археолога слышится лёгкое разочарование, как я полагаю, моей неподготовленностью и безответственностью. Медсестра загадочно переглядывается со мной и расплывается в улыбке, тем самым подталкивая меня к долгожданному признанию.

— Не для мальчика… Для девочки… — сжимая в крепких объятиях плюшевую панду, произношу я, тотчас почувствовав немыслимое облегчение. Руки Аддерли, потянувшиеся было к ребёнку, замирают на полпути. Мужчина недоверчиво оборачивается ко мне, стараясь понять по моему выражению лица, говорю ли я правду или демонстрирую отвратительное чувство юмора. Я киваю с улыбкой, желая подбодрить мужа, подтолкнуть его к столь долгожданному шагу в его жизни. Наконец, Рик с небывалой осторожностью берёт на руки малышку и пристально всматривается в её круглое личико, осторожно покачивая дочурку на своих сильных руках.

— Прости, я должна была сказать тебе это сразу, — наблюдая за столь трепетной картиной, продолжаю я, — но я очень–очень хотела сделать тебе сюрприз. Я очень хотела, чтобы этот момент запомнился тебе на всю жизнь. Ты ведь так хотел этого, Чудовище.

Горячая слеза очерчивает влажную дорожку на моей щеке, и я поспешно утираю её ладонью, не желая казаться слабой. Только не сейчас, когда на мне лежит столь большая ответственность. Только не сейчас, когда на горизонте маячит перспектива откачивать драгоценного супруга после обморока от счастья…

Панда, меланхолично склонившая голову вправо, пришлась весьма кстати: не зная, куда деть себя от нарастающего волнения, я поспешно сгребла её в охапку, крепко обнимая и смущённо пряча взгляд в бархатистом на ощупь плюше. Игрушка источала крепкий аромат знакомого мне табака, и я в очередной раз почувствовала, как в левой части грудной клетки предательски кольнула совесть. Возможно, мне стоило признаться во всём в тот же день, когда в моих руках оказались заветные результаты УЗИ, ныне заботливо припрятанные в одном из моих прежних учебников третьего курса. Держу пари, он заинтересует Ричарда лишь в том случае, когда тот соберётся отправить ненужную книгу на помойку, предварительно проверив её страницы на предмет наличия спрятанных долларовых купюр (на второй Майбах, к примеру, или коллекцию элитного алкоголя). Если бы Аддерли знал правду с самого начала, я бы не наблюдала сейчас за тем, как мужчина то и дело недоверчиво приподнимает ткань белоснежной пелёнки, искренне недоумевая по причине отсутствия главного семейного достояния (носик у Реджины, к сожалению или к счастью, всё же мой, а не мужнин). Я издаю нервный смешок, едва супруг, не теряя отчаянной надежды, подходит к окну, считая причиной внезапного приступа слепоты полумрак, мягко окутывающий палату, а не медленно, но верно приближающуюся старость. Резкое движение, едва не вырывающее плотные шторы из креплений в виде металлических колец, — и спокойствие комнаты разбивается о грани солнечных лучей, пронзающих пространство вокруг нас. Я чихаю, жмурясь от яркого света, и оттого не слышу, какие слова бурчит себе под нос (какое, к слову, подходящее выражение) дражайший супруг. Брюнет склоняется над крохотным свёртком из пелёнок, и мне остаётся лишь сдавленно выдохнуть, борясь с желанием броситься ему навстречу с порцией растроганных объятий. Но выражение лица Рика, обернувшегося ко мне, заставляет меня насторожиться и судорожно сглотнуть в попытках избавиться от появившегося ощущения кома в горле. Внезапно пробудившаяся интуиция подсказывает мне, что равнодушный взгляд, коим мужчина одаривает меня, — всего лишь затишье перед бурей, которая разбивает в щепки и более массивные каравеллы семейных уз.

— Это не мой ребёнок, Ди…

Признаться, после этих слов я абсолютно не прислушиваюсь к дальнейшим разглагольствованиям супруга касательно того, что он желает видеть собственного сына, а не чью–то дочь, которая–то и не похожа на него вовсе! Ни носа, ни другой интересной части тела. Ни–че–го от него, а от меня — одни только щёки, которые едва умещаются в кружевном конверте для новорождённой. Видимо, сходства о том, что отдельные части тела с трудом умещаются в пределах чего–либо, Ричарду недостаточно. Не зная, что говорить в таких случаях, я молчу, сминая в руках плюшевые лапы животного и чувствуя, как к глазам подступают непрошеные слёзы.

— И не стыдно тебе, носатому, такие глупости морозить? — избрав тактику возмущения в качестве единственно верной, произношу я. То, что в настоящий момент я похожа не на грозную тигрицу, которая готова защищать своё потомство до последней капли крови, а на хомяка, который едва ли отвоюет кусочек эклера у своего пушистого собрата, меня нисколько не интересует. «Полюбить — так королеву, воровать — так миллиард», — любил говорить археолог, считая данную фразу своим жизненным девизом. «Выёживаться — так до конца!» — что же, моя интерпретация имеет право на существование. — Ты же талантливый старикашка. Сам говорил! А больше всего кричал о том, что радикулит — не помеха твоим усердным стараниям. Вот и настарался же на нашу маленькую Реджину. Неужели ты не видишь, что она похожа на меня? Как ты и хотел! Ты даже здесь оказался невероятным счастливчиком. Что значит «даже»? — кажется, орёл нашего семейства напрашивается на хорошую оплеуху подгузниками. — А разве наш брак — не одно из проявлений твоего везения? Молчишь? Ну и молчи дальше! — даже если Рик и хотел возразить, я не предоставила ему такой возможности. — Неужели в твоём сердце ничего не ёкает, когда ты держишь на руках эту девочку? Не ёкает? Тогда ты бессердечный трухлявый пень! — от неприличного жеста в адрес Аддерли меня, несомненно, сдержало присутствие дочери, и оттого мне пришлось ограничиться лишь недовольным сопением паровозика, нарезающего круги на игрушечной железной дороге Эдриана. Происходящее абсолютно не желает укладываться в моей голове. По причине собственной глупости и разбушевавшихся не на шутку гормонов (последнее, к счастью Ричарда, было явлением временным) я рисовала в воображении абсолютно другие картины первой встречи мужа с долгожданным ребёнком. Мои губы невольно затрагивала улыбка, едва я думала о том, как Аддерли, не веря своему счастью, будет противиться, передавая дочь в руки медсестры, и в следующее же мгновение кинется в мою сторону, выражая словами и распалёнными поцелуями искреннюю благодарность и любовь. Я заливалась хохотом, представляя, как Рик будет стоять посередине палаты родильного отделения, словно рождественское дерево; звуки, издаваемые брюнетом, едва ли можно было бы назвать членораздельными. Что я получила в итоге? Равнодушие и незаслуженный упрёк в свой адрес. Это не мой мужчина. Это не тот Ричард Тейлор Аддерли, ради которого я решилась на столь ответственный шаг. Крупица надежды угасает, едва я встречаюсь глазами с археологом. Вместо привычного тепла зеленоватых искр — лишь застывшие грани изумруда, прохладные и безразличные ко всему.

— Может, ещё в измене меня упрекнёшь, а, Аддерли? — дрожащим голосом произношу я, намеренно отводя взгляд. Тому, как меняется моё настроение, позавидовал бы и самый капризный шейх Марокко. — Ребёнок–то в любом случае не похож на тебя. А если так, то… — не закончив фразу, я судорожно всхлипываю, вытирая вспотевшими ладонями струящиеся потоки горячих слёз…